Когда по Южной Америке прокатилась волна борьбы за независимость, захолустный Парагвай какое-то время оставался в стороне от этих событий, и герой Аргентины, генерал Бельграно, совершил поход в эту провинцию — не с целью свержения испанцев, а с целью «посеять смуту».
Легкий наскок Бельграно испанцам удалось парировать, но вот зато со смутой все получилось — парагвайцы в 1811 году создали некое параллельное испанцам правительство, «хунту» (это слово, произносимое у нас некоторыми особями с таким чувством, означает всего-то — «комитет»).
В число членов этой хунты вошел и некий метис, выходец из Бразилии, теолог и юрист, доктор Хосе Гаспар Родригес де Франсия и Веласко.
Доктор Франсия был весьма образованным человеком, поклонником Руссо, Робеспьера и Наполеона, совершенно непонятно, как он, с таким набором кумиров умудрялся преподавать теологию — возможно, это было непонятно и ему самому, потому что в итоге он оказался в Асунсьоне и занялся адвокатской деятельностью.
Дальше началась банальная и довольно отвратительная борьба за власть внутри самой хунты, в которой наш доктор преуспел, проделав путь от скромного секретаря хунты, министра юстиции, одного из двух консулов, первого консула, временного диктатора до финальных своих титулов «пожизненный диктатор».и «отец нации».
«Домик» доктора Франсии, сейчас — музей
К этим титулам отец нации шел по головам, безжалостно уничтожая «врагов» этой самой нации (в том числе собственных противников и, конечно же, подельников), постоянно раскрывая заговоры и устраивая (по результатам закрытых судов) массовые казни.
Под пресс попали, конечно, не только политические противники, но и крупные землевладельцы, несколько сотен знатнейших и богатейших фамилий из числа местных дворян — владения их были конфискованы в пользу государства.
Доктор Франсия еще на заре своей политической деятельности поставил задачу создания монолитного, сплоченного и управляемого сообщества.
Путь к достижению этой цели был не прост — к тому времени еще не случались эксперименты над людьми, которые проводили Сталин и Мао, династия Кимов и семья Кастро, еще не родился Пол Пот, еще нельзя было прочесть Кафку или Оруэлла — и Франсия двигался на ощупь, учитывая, конечно, опыт Робеспьера и Наполеона — но багаж опыта социальных экспериментов был в ту пору крайне скуден.
Начал Франсия с того, что национализировал почти все земли в стране — и частные, и церковные владения. Индейцы-гуарани, да и не только они, помнили «парагвайский социализм номер один» — опыт иезуитских редукций. Но Франсия пошел в своих экспериментах дальше отцов-иезуитов: 98% земель в стране принадлежали государству.
64 поместья (бывшие латифундии) стали «поместьями Родины» — хозяйствами, которые скорее напоминали не так давно исчезнувшие, но многим памятные, колхозы.
Хозяйство парагвайского индейца
Одновременно были затеяны и масштабные стройки — строились государственные мануфактуры.
Понятно, что в такой экономической ситуации напрашивалось монополия на внешнюю торговлю — конечно же, она была введена.
Ну а раз внешняя торговля находилась в руках государства, то и нечего гражданам где попало шляться — был введен запрет на выезд за рубеж (убивали на месте всех заподозренных в намерении пересечь границу) и, дабы вредоносные идеи не проникали в страну, запрет на въезд иностранцев.
В стране развернулась сеть бесплатных школ и, кажется, именно Парагвай стал первой страной в мире, сумевшей почти одолеть безграмотность, но читать можно было только то, что печатала государственная типография.
Параллельно Франсия задумал «перемешать» население, чтобы уравнять «национальный признак» — браки были государственным делом, предусмотрено было максимальное «смешение народов», и к концу правления Франсии (он умер в 1840 году) уже не гуарани были самым многочисленным народом Парагвая (хотя язык гуарани и по сей день — государственный зык этой страны, наравне с испанским), а — мулаты, метисы и самбо.
Рабовладение в Парагвае не было ликвидировано (позиция Франсии в отношении рабства была крайне оригинальной — он допускал детское рабство, но, по мере достижения совершеннолетия раб должен был обрести свободу), но основой «реформ» были не рабы, а заключенные, благо недостатка в заговорах или в провинностях перед властью не было — «палата правды», своего рода «суд», бесперебойно пополняла местный ГУЛАГ.
Заключенные были главной ударной силой парагвайской экономики, они строили дороги и каналы, их руками возводились «народные мануфактуры», они использовались на самых тяжелых работах в «поместьях Родины».
В помощь им приданы были юные рабы.
Свободные граждане, приписанные пожизненно к какому-либо производству, в свободное от тюрьмы время могли даже работать на собственных огородах, а наиболее одаренные (оголтелые?) сторонники Франсии могли даже получить собственное поместье.
Понятно, что всякого рода самоуправление было ликвидировано — власть находилась в руках назначенцев, которых «отец нации» назначал лично (даже в самые маленькие деревни).
Доктор Франсия руководит нацией. Современный художник.
Экономика носила распределительных характер: государство планировано, сколько и чего именно надо произвести и распределяло произведенное — и еду, и мануфактурные товары — «по заслугам».
К тому моменты, как пришла пора El Supremo Dictador (постоянный диктатор — официальный титул) покинуть этот мир (он умер от простуды в возрасте 74 лет, его единоличное правление длилось 26 лет) Парагвай представлял собой то, о чем так мечтал доктор Франсия — нация была однородной, сплоченной, одинаково нищей, нацеленной на поиск внутренних врагов и заочно ненавидящей врагов внешних — кажется, бывший юрист и не задавшийся теолог мог бы быть доволен итогами своего труда.
Были ли люди в Парагвае счастливы?
Сложно сказать.
Вот многие «партийные историки», как утверждают, «высоко оценивают его заслуги перед народом» — правда, кажется, этим «историкам» народ не слишком интересен, их занимают куда как более глобальные процессы, смысл и назначение которых так высоко, что вершины их теряются в тумане.
Женщина племени гуарани
Так или иначе, труды доктора Франсии — это вовсе не финал «социализма по-парагвайски» — до своего логического завершения его доведет его внучатый племянник, Франсиско Солано Лопес